Open

Маша Качалова: Я бы сказала, что нам стало проще собраться всей командой, но при этом сложнее выкроить время нашим семейным участникам по вполне очевидным и уважительным причинам, и я вообще не представляю, как они справляются с маленьким ребенком. Что касается меня, то я уже чувствую некоторое одиночество, потому что я сижу только с виртуальными посетителями – из одного Zoom в другой, и они заполняют мою комнату как привидения.

Карина Голубенко: Лично для меня не так уж много изменилось. Разве что благодаря карантину стало очевидно, что большинство рабочих встреч можно спокойно заменить одним письмом или коротким видеозвонком. Главный сдвиг – это восприятие времени. В последние две недели стало сложно разграничивать рабочие и нерабочие часы. Коллеги часто считают, что раз ты все равно сидишь дома, к тебе можно обратиться в любой момент, и ожидают, что ты тут же ответишь на их Telegram-сообщения в 11 часов вечера.

Маша Косарева: Мне кажется, что цифровая среда только обостряет различия в наших графиках и привычках. Физическая реальность уравнивает людей между собой. Когда мы все оказываемся в одном месте, будь то кафе или офис, гораздо проще приходить к общему знаменателю. И хотя технологии позволяют устроить карантинный офис в абсолютно любом месте, на самом деле мы все застряли в собственных обстоятельствах, заперты кто с семьей, кто с ощущением одиночества. И это очень сильно сказывается на работе.

Антон Кальгаев: Для меня виртуальный русский павильон был последовательным, хоть и слегка парадоксальным, ответом на рутину. Действовать свободно, независимо и открыто – это габитус, который радикально отличается от жизни в рутине. Причем как на личном уровне, так и на уровне надличностных вавилонов – приличий, правил и законов. А парадоксальным этот ответ был, так как мы решили спроектировать не единичный жест, а институцию – правила, по которым будет происходить будущее. Есть в этой идее что-то пасхальное: смертию смерть попрать – заменить отсутствие правил целой вселенной правил.

Иван Курячий: Похоже, в итоге мы победили, поскольку был объявлен открытый конкурс на кураторскую концепцию павильона, и наше предложение вошло в его официальную программу. Но потом весь мир рухнул в бездну виртуальности, чем мы, как получается, удачно воспользовались.

Антон Кальгаев: Но стали ли мы более свободными, независимыми или хотя бы открытыми? Нет. Поэтому единственное, о чем стоит размышлять, что стоит обсуждать и к чему стоит готовиться – к жизни «после». И раз уж этот вопрос носит теологический характер – ведь он базируется на вере, что будет некое «после» – то и ответ на него должен быть также теологическим. Так вот, жизнь «после» будет такой, какой мы ее создадим «сегодня» или, если хотите, такой, какую мы заслужим. В этом был смысл игры, которую мы начали делать до пандемии. И если вчера требовалось искать специально ответ, откуда взялся такой алармизм, то сегодня понятно каждому.

Иван Курячий: Но на самом деле наш виртуальный российский павильон в Венеции, и мы как «Лев и Единорог» всегда представляли виртуальность – будь это институция, павильон или просто картинка в VR-очках – не как самоценный контент, а как повод для встречи вживую. Цифровые платформы не имеют смысла без их основы в реальной жизни. Мы оперируем новыми продвинутыми инструментами, взаимодействуя со зданиями, пространствами и объектами, физические характеристики которых были и остаются неизменными.

Антон Кальгаев: Так и любая технология – письмо, телеграф, Zoom, виртуальное пространство или бесконтактная доставка еды – совсем не о технологии, а о человеке. Верим ли мы в него? Какой потенциал мы видим в людях, измученных трехмерной рутиной, по ту сторону технологии? Обнаружат ли новые технологии нечто более человечное в человеке? Помогут ли они человеку проявить большую креативность? Сделают ли они возможным новый мир свободных, независимых и открытых людей, живых организмов, машин? Возможно. Все, имеющие что-то сказать, будут услышаны, однако, чтобы голоса не смешались в один цифровой глитч, говорить нам придется друг за другом, терпеливо, по порядку.

Лиза Доррер: Тут хотелось бы добавить о возможностях цифровых платформ. Важным прецедентом стали прошедшие несколько дней назад по всей России онлайн-митинги на Яндекс-картах, в которых участвовали тысячи жителей городов-миллионников. У цифровых платформ действительно имеется дополнительный потенциал, но он не преднамеренный и не заложенный дизайнером, а как раз наоборот. Поэтому хороший вопрос для дизайнера – должны ли цифровые платформы быть достаточно гибкими, чтобы использовать их в непредусмотренных целях, в том числе для гражданской активности? Именно такой паразитарный подход мы применили в проекте super studio project, который мы сделали около года назад, когда добавили к Google картам вымышленный слой с «Непрерывным Монументом», которого там изначально не предполагалось. Фактически то же самое мы проделали с физической платформой биеннале два года назад: отыскали в ней лазейку. Поэтому это вопрос даже не столько о цифровых платформах, сколько о дизайне платформ в целом, дизайне институций.

Маша Качалова: Ммм, я не была бы столь оптимистична. Цифровые митинги – потрясающая штука, но это была вынужденная мера, люди просто не могли собраться в физическом пространстве. А, вообще, я уже очень устала от всех этих «цифровых платформ», реально заставляю себя что-то делать в этом формате, уверена, что смогу продолжать – и буду продолжать, – как только карантин закончится. Я провела целую неделю сознательно без Instagram и должна отметить, что это было потрясающее время! Дальше я отписалась от кучи Telegram-каналов, замьютила очень много людей в соцсетях и не испытываю по этому поводу никакого FOMO, или FOMOSO – боязни пропустить что-то онлайн, сегодня, наверное, так выражаться точнее. Вот чего мне серьезно не хватает – так это объятий, или обеда в ресторане с друзьями, возможности выпить чашку кофе действительно на ходу, вспотеть в спортзале или почувствовать запах воды в бассейне, пока плывешь. Перечисление можно продолжать. Ауру, которую чувствуешь, стоя перед шедевром в Лувре, например, где я была прямо накануне карантина, никогда не заменишь виртуальной экскурсией. Я реально больше не могу разговаривать с пикселями в компьютере – очень хочется вернуться к нормальной, доонлайновой жизни.

Карина Голубенко: Я толком даже не успела соскучиться по отменившимся событиям: расписание тут же заполнилось множеством онлайн-мероприятий, придуманных в ответ на пандемию. Вместо FOMO (страха что-то пропустить) в реальной жизни у меня теперь постоянная тревога прозевать что-то онлайн: бесплатные курсы, трансляции, непрочитанные статьи. Эта гонка наглядно иллюстрирует симптомы позднего капитализма в культурном производстве. Вместо того чтобы хоть на минуту остановиться и задуматься о происходящем, мы вынуждены гнаться за новыми дедлайнами и еще больше повышать свою производительность.

Антон Кальгаев: Если считать, что выставка в Венеции была лишь поводом встретиться и поделиться идеями. Нужна ли нам сейчас вообще какая-то выставка? Может быть, лучше просто встретиться? Хотя, кажется, сегодня становится ясно, что просто встречи уже недостаточно.

Карина Голубенко: Сейчас модное слово «платформа» употребляется для обозначения чуть ли не всего, что происходит онлайн. Но если мы пользуемся продвинутыми цифровыми инструментами, это вовсе не значит, что все в корне поменялось. Как правило, мы слышим онлайн все тех же людей, полезных для повышения количества просмотров и кликабельности. Здесь очень подходит цитата Седрика Прайса: «Технология – ответ, но на какой вопрос?»